Россия

КРАСНЫЙ.

Мы начинаем наше путешествие на Красной площади. Русское прилагательное «красный», как известно, одновременно значит: «красивый». Красная площадь, выходит, – еще и Красивая площадь. И мне в этот первый день в Москве кажется: то, что я обычно связывала с «русским красным» – скажем, красные гвоздики или Красная армия, – все в большей мере скрывается за красивым, за некоей гладкой поверхностью, за приветливой новизной и хорошим настроением; по крайней мере, так обстоит дело в центре города, где активны туристы.

Сталинград, © Марион Пошманн

Тридцать лет назад я побывала в Москве в первый раз. Тогда еще не было никакой рекламы и никаких кафе, на улицах – сплошь выбоины, и милиционеры на каждом углу распространяли атмосферу угрозы. Сейчас можно сфотографироваться на фоне Кремля с «Лениным» и «Сталиным» в светлых костюмах, все участки пути образцово заасфальтированы и красная полоса на улице – это новая велосипедная дорожка, проложенная только в прошлом году.

Тридцать лет назад я приехала сюда со своим школьным классом – в то время это был необычный маршрут путешествия для школьников из западной части Германии. Я посетила мавзолей Ленина и купила в ГУМе русский брезентовый рюкзак, который еще и сегодня пахнет пропитывающим составом, и маленький электрический самовар. Сегодня в ГУМе больше нет самоваров, там покупают дорогие электрические кофемашины.

Что ж, тридцать лет – долгий срок, и в других уголках мира за это время тоже кое-что изменилось, говорю я себе, чтобы удержаться от слишком ностальгического взгляда, от абсурдного тоскования по чему-то такому, что тогда казалось мне интересным и характерным: странное отсутствие движения на широких проспектах, потрясающая пустота в магазинах, которая, как казалось, бесхитростно предъявляла немногие имевшиеся в наличии вещи и делала ощутимой таящуюся в них историю. Такого рода пустоты в Москве больше нет, как нет ее и в Берлине, где теперь закрываются последние лакуны в городской застройке, зашпаклевываются последние следы выстрелов.

Тогда, во время школьной поездки в Москву, наш туристический автобус проезжал мимо огромного бассейна под открытым небом, прямо посреди города; бассейн был ярко освещен прожекторами, и люди могли плавать в нем до глубокой ночи. На месте этого бассейна раньше стоял собор Христа Спасителя, важнейшая церковь города. В 1931-м ее снесли, чтобы на этом месте воздвигнуть высотное здание в сталинском стиле, втрое выше, чем была церковь. Это здание так никогда и не построили, а котлован в конце концов заполнили водой. Целых семьдесят лет он служил местом спорта и отдыха для трудящихся, но в то время как Церковь ушла в подполье, интеллектуалы и оппозиционеры обнаружили свое тяготение к духовности и близость к православию. Скажем, некоторые писатели андеграунда, которых я знала, перед Пасхой педантично соблюдали пост и таким образом оказывали сопротивление властям.

Станция метро Маяковская, © Марион Пошманн

Преображенская (поминальная) церковь, © Марион Пошманн

В 1995-2000 годах собор Христа Спасителя отстроили заново. Из его Верхней церкви каждый год транслируют по телевидению пасхальную службу. На месте же прежнего фундамента, где позже был вырыт бассейн, сейчас находится Нижняя церковь – поминальная, наполненная красным светом. Свет исходит от светящейся надписи «Христос воскресе» – «Христос воскрес» – и заполняет собой все пространство, которое прежде было заполнено водой. Монастырь на горе Афон подарил Преображенской церкви икону: Николай Чудотворец оплакивает кровавыми – красными – слезами семьдесят лет существования открытого бассейна «Москва».

Во время нашей прогулки по Кремлю тоже всецело доминировали церкви: Успенский собор, где когда-то короновали царей; Архангельский собор, где их хоронили; Благовещенский собор с особо значимыми иконами, в том числе – работы Андрея Рублева; храм Положения ризы Божией Матери, который в советское время был просто музеем, а теперь снова возвращен Церкви. Советский «красный», что очевидно, теперь опять многократно преобразился в древнерусский «красный»: красный цвет румянца на щеках крестьян, национальных костюмов и традиционных текстильных орнаментов – тот красный, что прямо-таки неизбежно влечет за собой появление дополнительного к нему зеленого цвета.

Зеленые насаждения в Кремле – так сказать, красивый аспект красного – интересуют меня с точки зрения садового искусства: какие растения окружают этот центр власти? Путин, как говорят, обитает в Кремле в полном одиночестве. Все другие – например, Медведев – работают вне кремлевских стен. В Кремле преобладают три вида растений: березы, ели и сирень. У берез светлая весенняя листва, ели имеют необычайно нежную хвою и прекрасны по форме, сирень цветет – мы, значит, как раз застали момент, когда эти растения оптимально выполняют свою представительскую функцию. Но что, собственно, они представляют? Российские просторы, русскую душу, сельскую Россию? Как ни удивительно, русские садовые растения по большей части происходят из немецких древесных питомников, качество работы которых считается непревзойденным. Крупнейший древесный питомник Европы, «Брунс» в Аммерланде, получает большой процент своих доходов от поставок саженцев в сады русских олигархов. Ели у кремлевской стены (Picea pungens Glauca – голубая, или колючая, ель) происходят из питомника «Лорберг» в Бранденбурге. Их обновляют каждые 25-30 лет, чтобы они не переросли саму стену.

Picea pungens Glauca, © Марион Пошманн

О происхождении здешней сирени я ничего не узнала. Долгое время в сфере культивирования сирени доминировала Франция, но в XX веке цитаделью сирени стала Москва. Леонид Колесников вывел целый ряд сортов, которые сегодня относятся к числу любимейших во всем мире: «Красавица Москвы», «Галина Уланова» – названный в честь прима-балерины. «Полина Осипенко» – в честь военной летчицы. «Советская Арктика». «Маршал Василевский». «Кремлевские куранты» – в честь башенных часов Кремля: сорт, цвет которого близок к пурпурно-красному. И еще «Красная Москва» – то же название, что у советских женских духов.

Красная Москва

РЕЛЬСЫ.

Мы летим из Москвы в Новосибирск, мы следуем Транссибирской магистралью на высоте десять километров. Можно ли представить себе полет как бы по рельсам? Речь идет о преодолении громадных расстояний, о некоем сопровождающем движении, о собирании пространства, о прогрессе. Мы пролетаем через несколько часовых поясов, это поразительное цивилизационное достижение – проложить на таком отрезке пути железнодорожную линию через леса, болота и пустоши.

Огромность Сибири становится очевидной, когда мы заходим на посадку. Река Обь течет через город широкая, как озеро, и теряется в лесах. Лиственные деревья – это видно сверху – еще совершенно голые. Здесь царит совсем другое время года, чем в Москве, здесь еще ранняя весна, а там – уже почти лето, 27 градусов по Цельсию.

Академгородок, пригород Новосибирска, город науки, закрытый город секретных исследований, мы, к сожалению, не сможем посетить – как и памятник лабораторной мыши, как и музей Солнца. Самое главное здесь – мост через Обь, который продолжил Транссибирскую магистраль. Из поселения строительных рабочих когда-то возник город. Ширина Оби – около километра, и какое-то время она разделяла город на два часовых пояса. Сегодня, когда многие мосты, один за другим, ведут через эту реку – только в Новосибирске их, в общей сложности, шесть, – люди уже утратили ощущение того, каким гигантским проектом было возведение здесь первого моста. Рельсы способствовали освоению Сибири, рельсы вообще впервые сделали необходимым введение часовых поясов.

Обь, © Марион Пошманн

Мост в исторической перспективе

По озеру Байкал долгое время ходил паром, который, словно туннель, вбирал в себя железную дорогу, пересекал озеро и потом давал дороге возможность продолжиться на другой стороне. Байкал даже в самом узком месте еще шире, чем Обь. Здесь не строили мостов; сегодня железнодорожная трасса на протяжении какого-то отрезка пути идет по краю озера, огибая его, и это, если говорить о пейзажах, – один из самых впечатляющих отрезков Транссиба.

© Марион Пошманн

ВОДА.

Рыболовы, © Марион Пошманн

День начинается с проливного дождя. «Как бы Вы решили нынешние мировые проблемы?» – начинается интервью с журналом «Стиль», который пользуется репутацией серьезного издания, интересующегося отнюдь не только модой. Прежде я еще никогда не видела себя в такой роли – в роли предлагающей решения, охватывающие весь мир, неважно, по каким проблемам, – но в России, очевидно, слово интеллектуала все еще очень весомо. Общемировые проблемы я для начала пытаюсь редуцировать до частичных проблем, чтобы потом,  pars pro toto, проработать их одну за другой, полагаясь на то, что не только любая проблема влечет за собой тысячу других, но что верно и обратное: если в самом деле будут найдены решения в какой-то одной области, это запустит целый ряд других решений. Или – все же останется единственной каплей воды на раскаленном камне. Я начинаю с природы и охраны климата, конкретно – с вымирания пчел и с мигрирующих биологических видов, после чего мы быстро переходим к экономике, миграции, глобализации, то есть действительно к общемировым проблемам.

Клумба, © Марион Пошманн

Мою собеседницу особенно интересует тема информации. Самая большая проблема в России сегодня, похоже, – обращение с информацией. Какой информации можно верить? В советское время государственная линия была всем ясна, люди умели читать между строк; они, может, и не были с чем-то согласны, но понимали, как обстоят дела. Сегодня, очевидно, в этой сфере царит неопределенность. Возьмем, к примеру, Церковь: прежде тот, кто принимал крещение, искал в этом некий смысл по ту сторону идеологии государственного аппарата. Теперь же человек, если он православный христианин, движется в кильватере власти.

Позже мы под потоками дождя прогуливаемся вдоль Оби к фонтану, по залитым водой тротуарам.

Фонтан, © Марион Пошманн

В художественном музее – зал, полный картин, изображающих вечный лед: Гималаи.

Там действительно есть целый отдел с работами Николая Рериха. Рерих был инициатором Пакта Рериха – прообраза Гаагской конвенции о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта; он был художником и путешественником, и он со своей женой Еленой основал секту, близкую к теософии.

Его картины я впервые увидела много лет назад, в Москве. В то время я познакомилась с Мариной. Марина казалась мне образцовым примером женщины, живущей при социализме. Она была уверенной в себе и честной, не питала никаких творческих амбиций, вела легко обозримый, приносящий ей удовлетворение образ жизни, она была НОРМАЛЬНОЙ.

Марина вместе со своей матерью жила в современном многоэтажном доме на окраине Москвы. Она работала в химической лаборатории, а в свободное время любила шить. Она носила ею самою сшитые практичные блузки, а когда я навещала ее, готовила русский салат из капусты, моркови, горошка и майонеза. Марина и взяла меня с собой на выставку Рериха.

По собственной воле я бы никогда не стала рассматривать эти картины. Мне они показались каким-то безумным китчем: наивные пейзажи в психоделической цветовой гамме, монументальные мифические фигуры, для меня почти нестерпимые; но, в своем роде, – нечто совершенно своеобразное. Эта выставка стала в Москве событием. Приток посетителей был необычайно велик. Человеческие массы двигались от картины к картине, и мы провели там много часов. «Что же тут такого особенного?» – спросила я Марину. Марина сказала, что ценит в картинах Рериха присущую им духовную силу. В своем юношеском невежестве я просто приняла ее слова к сведению, хотя мне трудно было понять, почему просвещенная Марина интересуется такими вещами, – и только теперь в Новосибирске я узнала об этой секте, близкой к идеям теософов и, в частности, Елены Блаватской.

В оставшуюся часть дня здешние глетчеры начинают сдвигаться с места. Мы шлепаем по воде.

© Марион Пошманн

TCHAÏ, ЧАЙ.

Около полуночи поезд отходит от Новосибирска. Перед посадкой проводница Лена проверяет наши паспорта и билеты. Когда поезд трогается с места, она заходит в каждое купе, раздает чайные стаканы, объясняет порядок, касающийся времени приема пищи, и требует, чтобы мы прямо сейчас приняли решение о выборе напитков, которые нам, очевидно, полагаются на время путешествия. Я беру «Байкал-Колу» и грушевый лимонад, который называется «Дюшес». В кратчайшее время мое купе превратилось в склад напитков, ведь мы и сами уже ими запаслись.

Напитки, © Марион Пошманн

В коридоре стоит самовар, покрытый жароупорной эмалью, – чудище, часть машины, которая гонит поезд, – с углями и паром. На меня этот самовар производит жутковатое впечатление, и я во время нашей поездки довольствуюсь другими напитками. Может, еще и потому, что Лена со своего места тщательно следит, кто именно подходит с чайным стаканом к самовару, – как и вообще она держит под контролем все, что происходит в ее вагоне. Она знает, кто когда просыпается, кто вошел в туалет, она устраняет следы нашего присутствия, она носит форму и халат для уборки, она – вездесуща. Она не упускает из виду и мой мобильный телефон, который я подключила для зарядки к розетке в коридоре. Она, правда, не может не признать, что я, через открытую дверь купе, тоже присматриваю за телефоном, но он, по ее мнению, слишком ненадежно лежит на откидном сидении. Она вытаскивает из моего багажа пластиковый пакет и крепко привязывает телефон – уже помещенный в пакет – к какому-то поручню. Так он теперь и болтается соответственно движению поезда – оберегаемый, укачиваемый Матушкой Россией.

Снаружи – голые березы, заболоченные бурые луга, время от времени небольшое поселение с домишками из дерева, крытыми гофрированным железом. Такую поездку следовало бы совершить в середине зимы, когда все вокруг покрыто глубоким снегом. Тогда мы бы научились еще больше ценить жару в купе, жар в утробе поезда – пещеры, которая движется, преодолевая километр за километром.

Почему вообще во времена самолетов люди продолжают пользоваться Транссибирской магистралью? – «Поезда становятся все лучше, а самолеты – все хуже», – утверждают два наших попутчика в вагоне-ресторане. Они это знают от знакомых, которые захотели отправиться в путешествие с маленьким ребенком. Вылет их самолета задержался на четыре часа, а когда дело наконец дошло до посадки, им пришлось заплатить 5000 рублей, чтобы их взяли на борт.

Слухи и информация. В России это очень важная тема. Правда ли, что немецкие женщины когда-то покупали себе волосатые колготки, чтобы отпугнуть чужих мужчин? Саша, снайпер, видел такое по телевизору.

Журнал «Аргументы и факты» на этой неделе публикует главным образом материалы к 9 мая, Дню Победы. У писателя Юрия Бондарева берут интервью. Он – из тех авторов, которые критически относятся к Перестройке, его роман «Горячий снег» рассказывает о Сталинградской битве.

Незадолго до прибытия в Иркутск я в первый раз направляюсь со своим чайным стаканом к самовару.

© Марион Пошманн

ДВИЖЕНИЕ.

После книжной ярмарки в Иркутске мы сидим за столом с одним издателем детской литературы из Москвы. Мы пьем сибирско-монгольские сорта чая: «Тайгу», смесь из клюквы и тимьяна, «Сагаан Хараасгай», что по-бурятски значит «Белая Ласточка» – невероятно горькую смесь трав, – и «Иван-чай», очень мягкий чай на основе кипрея. Издатель детских книг сам пишет стихи для детей, сейчас на ярмарке он представлял книгу об озере Байкал. – «Разве такой книги еще не было? Совсем ничего – о Байкале?» – Действительно, была одна советская книга, три объемистых тома, слишком длинная. Он говорит, что сократил эти тома до немногих, доступных для детей, страниц.

Этот издатель придерживается позиции позитивного мышления. Дескать, в Советском Союзе многие жаловались: нет продуктов, плохие жилищные условия, ничего не функционирует, – они и теперь продолжают жаловаться, но находят для этого уже другие причины. Он заказал себе монгольское блюдо, которое приносят в глиняном горшочке и которое поддерживается в теплом состоянии с помощью горячих камней. Раз за разом он выуживает из своей еды камень величиной с кулак. «Можно, конечно, сосредоточиться на камнях и сказать: мол, эта страна предлагает своим жителям только неперевариваемые куски пищи», – не очень удачно шутит он.

В Новосибирске мы встречались с авторами, которые называют себя поэтами андеграунда. Что имеется в виду под «андеграундом», спросили мы. Что вы пишете? – «Детские стихи для взрослых». – В Москве мы как-то сидели за столом с Алисой Ганиевой, чей роман об организуемых родителями браках и о романтической любви – в Дагестане – я читала: очень остроумно, очень критично, очень информативно. Чем дальше мы продвигаемся в глубь Сибири, тем больше, как кажется, фокус разговоров смещается на литературу для детей. Я спрашиваю себя, как это соотносится с самой детской литературой.

Снаружи течет Ангара – «наша» Ангара, говорит женщина, ведущая нас по городу, сквозь ночь. На берегу Ангары, как я видела утром, стоят скамейки с выгравированными на их спинках стихами. Человек останавливается перед такой скамейкой, прочитывает стихотворение и садится, устремив взгляд на неизменно подвижную реку, а со спины его подпирают, поддерживают стихи об Иркутске.

© Марион Пошманн

© Марион Пошманн

МАССА.

Иркутск процветает. Церкви выкрашены в сияющий белый цвет, старые дома недавно отремонтированы; повсюду – зеленые насаждения; об истории напоминает пешеходная зона. Когда-то прежде русские крепостные сооружения должны были удерживать на расстоянии бурятов и китайцев. Китай близко. Иркутск расположен в том же часовом поясе, что и Пекин. Сейчас сюда массами вторгаются туристы и оставляют мусор на берегах озера Байкал. Волонтеры со всего мира приезжают сюда, чтобы снова навести порядок. Здешние богачи сидят в своих прибрежных виллах. Похоже, что бы ни происходило – тот, кто богат, всегда в выигрыше.

Лед, © Марион Пошманн

Подводные склоны, термальные источники. Байкальские губки, снег на озере, представляющий собой взвесь мельчайших частичек. Омуль – рыба, которая существует только здесь. Байкальский тюлень – самый маленький и самый толстый тюлень в мире. Шар с ластами.

Сорок разных ветров имеется на Байкале, и когда они сталкиваются, со скоростью 60 метров в секунду, возникают волны высотою в шесть метров. Погода здесь постоянно меняется. Сейчас от солнца уже исходит тепло, но ветры веют каким-то особым холодом, какого мне еще не доводилось переживать. Озеро свободно от льда.

Озеро, © Марион Пошманн

К шаманам нас не пускают. Шаманы – аттракцион для туристов, ты едешь туда бесконечно долго, смотришь ритуал, потом просто пьешь чай, это себя не оправдывает, говорят нам. Но и без того шаманизм присутствует всюду. Важные пункты с видом на озеро Байкал украшены, в соответствии с бурятской традицией, пестрыми лентами. Где заканчивается ритуал, где начинается мусор? Кто вправе привязывать такие ленточки, может ли это делать каждый?

Ленты, © Марион Пошманн

В Листвянке через каждые несколько метров стоит ларек, торгующий копченой рыбой. Все здешние жители будто бы коптят омуля, хотя это строго запрещено. Делают ли они это несмотря на запрет, или выдают за омуля другую рыбу? Через каждые несколько метров – новый столб дыма из ближайшей дребезжащей печурки. В каждой из этих коптилен люди слушают свою музыку, причем включают ее на полную громкость.

Вечером перед отелем шумят туристы. Уже можно сидеть под открытым небом. На следующий день идет снег.

ЗАБВЕНИЕ.

Светлая тайга. Темная тайга – это «настоящая» тайга, там растут исключительно хвойные деревья, там живут волки, медведи. Светлая тайга – березняки, осины, сибирские лиственницы. Светлая тайга обладает особой прелестью – особенно теперь, когда только появляются листья, дикий рододендрон выглядит как парящие над подлеском розовые облачка, а комары и клещи еще ведут себя сдержанно. Я никогда не шагала по такой красивой туристской тропе, как эта, Большая Байкальская. Горы – крутые, идет легкий снег. Светлые снежные хлопья, светлые стволы берез, светлое небо, наполненное ветром.

Большая Байкальская тропа, © Марион Пошманн

Ночью я время от времени просыпаюсь и не помню, где нахожусь. На каком отрезке железной дороги, на каком континенте? У начала туристической тропы стоят виллы, не помнящие, из какого времени они происходят. Конструкции из мощных древесных стволов, покрашенные в цвет сепии, с двойными гаражами.

© Марион Пошманн

© Марион Пошманн

Позже мы, верхом на лошадях, едем сквозь светлую тайгу. Топкие дороги, влажные луга, метель. Мы совершаем эту прогулку впятером, нас сопровождают несколько жеребят: они убегают рысью в глубь леса, потом галопом возвращаются к своим матерям, совершают причудливые прыжки. Весна. Зимой здесь можно взять напрокат санки с собачьей упряжкой. В бесснежное время ездовые собаки участвуют в гонках, выигрывают грамоты, кубки – то есть продолжают тренироваться. Каждая собака посажена на цепь перед своей конурой, она может запрыгнуть на крышу конуры или лечь на дощатый настил, защищающий от грязи. Доски влажные, собаки неспокойны. Кто-то ведет на веревке теленка в хлев.

Ездовые собаки, © Марион Пошманн

ВОЗВРАЩЕНИЕ.

Селин по дороге читала роман Жюля Верна и, значит, проделала как бы двойное путешествие. Я же со своим дорожным чтением не продвинулась дальше первых страниц. Современный русский криминальный роман: золотоискатели в Сибири, какая-то секта, промывание мозгов. Я не могла читать, я слишком увлеклась путешествием, я, можно сказать, пребывала в состоянии транса.

Молодой человек, сидящий рядом со мной в самолете, пододвигает ко мне свой смартфон и показывает забавные фотографии своей кошки. Так он завязывает беседу. Потом он перечисляет немецкие сорта пива, импортируемые той фирмой, на которую он работает. Он произносит целый маленький доклад о своем родном городе: какие там есть фирмы, какие футбольные стадионы, какие достопримечательности. Люди заговаривают со мной, чтобы поупражняться в английском. Потом он показывает мне видео, на котором запечатлел, как его коллеги купаются в Байкале. Это было вчера, я знаю, о каких температурах шла речь. Его коллеги – довольно-таки дородные, и купаются они лишь пару секунд, но все же я огорчена тем, что не захватила с собой купальный костюм и не попробовала хотя бы войти в воду. Слишком мало я склонна к авантюрам, слишком нетренированна, слишком рассеянна.

Молодой человек сообщает о новом тренде в России: сочетать белое мороженое с темным, очень темным пивом. Это, по крайней мере, я точно попробую.

Поездка Марион Пошманн и Селин Минард осуществлялась при поддержке Гете-Института в Москве и Гете-Института в Новосибирске.

На французский язык тексты Марион Пошманн перевела Штефани Лукс, на русский – Татьяна Баскакова. Тексты Селин Минард перевела на немецкий Одиль Кеннел, на русский – Нина Хотинская.